Ночь я не спала, к утру вещи мои были собраны. И я решила так, завтра к самому открытию пойти в столовую и те крупяные талончики, какие можно будет.

И вот из-за этого-то я и не уехала. (...) Я встала в очередь в 5 часов и была 78. Если бы в этот день была бы запись, я, конечно, записалась бы и уехала, но записи опять не было. Мы простояли в очереди целый день, и нам объявили, что записи сегодня не будет и неизвестно, когда будет. Но мы, самые отчаянные, те, которые, как и я, уже все, все распродали, вещи сложили, расчет получили, даже некоторые уже и карточки сдали, мы решили, будь что будет, сидеть уж до вечера, а вдруг на какой-нибудь эшелон останется несколько свободных мест. Но потом нам громогласно объявили, что эвакуация вообще временно прекращена в связи с наступлением весенних теплых дней и большой перегрузки последних эшелонов. Нам ничего не оставалось делать, как разойтись.

Я вышла на улицу, шатаясь, едва добрела до дома. Был теплый солнечный весенний день. На солнышке было +13 градусов тепла. По улицам журчали бурные полноводные ручьи. Весело чирикали воробьи, а в ясном, голубом небе гудели краснокрылые птицы. Но меня не радовало все это, а, наоборот, только злило. Если бы хоть немного подморозило, может, еще удалось бы уехать. Какая обида, все продала, всю комнату перевернула вверх дном, а главное – получила из Горького долгожданную телеграмму: «Выезжай. Женя. Нюра». Совсем уж распростилась было с Ленинградом и вот, нате, пожалуйста, приехали! И теперь сижу опять на 300 гр. хлеба, крупа-то у меня вырезана.

Ну что ж делать. Такова уж моя судьба. Будем ждать мая. (...)

13 апреля. (...) Ведь подумать только! Сегодня уже 13-е апреля. Апрель, весна. Природа вся просыпается. А я и природы-то не вижу. Вот погоди, уеду в Горький, там еще теплее, там тоже и голубое небо, и то же, что и здесь, солнышко. Я, подумать только, увижу настоящую Волгу. Я смогу бродить по берегу Волги. Волга, Волга! Новые впечатления, новые люди, новые встречи, новая жизнь. Ой, скорей бы уехать из этого проклятого Ленинграда. Правда, это прекрасный, красивый город и я к нему сильно привыкла. Но не могу его больше видеть, а тем более любить. Город, где мне пришлось пережить столько горя, где я потеряла все, что имела. Город, где я осталась круглой сиротой. Город, где я познала весь ужас одиночества. Нет, этот город, его имя я буду всю жизнь вспоминать с содроганием в сердце. Скоро, скоро я уеду отсюда, и, надеюсь, навсегда. (...)

Я сегодня сложила свои вещи. Укладывала, перекладывала 100 раз, в конце концов получилось то, что я хотела. Две вещи: чемодан и сверток, причем сверток можно вложить в чемодан, и тогда у меня будет одна только вещь. Туда же, в чемодан, я уложила все приспособления для еды, и в чемодане еще есть свободное место. Но я его не буду заполнять, мало ли что придется положить. Хлеб, колбасу или какие другие продукты. Ведь подумать только, как обернулось все, даже сразу и не веришь. Осталась одна, уезжаю в другой город, 17 лет. И страшно, и сладко. Сладко, потому что я чувствую сейчас то, что никогда раньше не чувствовала. Чувствую полную свободу, свободу мыслей, действий. Я ничем ни с кем не связана. Что захочу, то и сделаю. Сейчас я переживаю очень ответственный момент в своей жизни. Я должна сама выбрать, как мне поступить, по какой жизненной дороге идти, выбрать раз и навсегда. Я могу остаться здесь, поступить работать, жить одной в своей собственной комнате. Это очень соблазнительно. Но я не могу вынести этого одиночества, быть окруженной чужими, равнодушными к тебе людьми. Нет, нет. Если бы я была немного старше, может быть, я и выбрала бы именно этот путь. Но я чувствую себя еще не совсем взрослой, но, конечно, и не ребенком. Нет, я чувствую, что мне еще рано жить совершенно самостоятельно, мне необходима пока еще помощь со стороны. И потом я хочу прижаться к кому-нибудь. Я хочу, чтоб хоть на немножко мне заменили бы заботу и любовь того любимого человека, которого у меня так безжалостно отняла судьба.

Я знаю, в семье у Нюры и Жени я не буду чужая. Я не должна ничем их стеснять, не предъявлять каких-либо требований. Это я прекрасно понимаю. Только временно я войду в их семью, буду сама зарабатывать деньги и вносить их в общий котел.

А со временем я должна буду постараться обзавестись своей собственной комнатой и жить самостоятельно, не мешая никому. Какое это будет хорошее время! Я должна во что бы то ни стало дожить до него! (...)

20 апреля. Сегодня поистине замечательный день. Не апрель, а настоящее лето. На солнце жарко, в тени 15 градусов тепла. И ветерок теплый. После 11-ти пошла я в чайную, купила там хлеба и выпила 2 стакана крепкого горячего чаю с хлебом и остатками джема. Потом пошла в столовую. Там такая молоденькая девушка Катя, которая талончики вырезает, поистине душа-человек, по-настоящему мои талоны еще не подходят, слишком дальние, но она дает, очень уж добрая она, зато ее все очень любят. В столовой я съела тарелку супа и мясное взяла. Уж очень мне понравилась эта печенка. Такая вкусная, кусочек порядочный, стоит 1 руб., и вырезают за нее 50 гр. мяса и 5 гр. масла, и не зря вырезают, потому что дают к порции печенки столовую ложку настоящего мясного соуса.

Из столовой я пошла домой, оставила дома кусочек печенки и оставшийся хлеб и пошла гулять, дошла до «Колосса», купила билет, и наконец-то я увидела картину «Шампанский вальс». Замечательная картина. Так вдруг захотелось так же, как и герои этой картины, пожить в роскоши, окружить себя таким же блеском и уютом. Так же как и они, развлекаться музыкой, танцами, различными гуляниями, разнообразными аттракционами. Ведь вот жизнь-то, роскошь, красивые женщины, разодетые по последнему крику моды женщины, обтянутые, прилизанные мужчины, рестораны, развлечения, джаз, танцы, блеск, вино, вино и любовь, любовь, бесконечные поцелуи и вино. Шумные, кричащие улицы, роскошные блестящие магазины, блестящие автомобили, рекламы, рекламы без конца. Рекламы везде, рекламы всюду, рекламы сверкающие, крутящиеся, кричащие. Грохот, шум, визг, просто какой-то вихрь, и во всем этом свой ритм.

Эта война надолго оторвала всех нас от всяких развлечений. А ведь если сказать правду, самое последнее время до войны мы стали во многом подражать американцам. Очень во многом. Нам, советским людям, очень нравится все заграничное. Ведь, по правде сказать, у нас нет ничего своего советского, все мы заимствовали у иностранцев. Мы любим шум и блеск, мы одеваемся по последнему слову моды, главным образом американской. Аттракционы и различные развлечения также в большинстве своем американские. А джаз. Какие любители джаза наша молодежь. Разные эти фокстроты, танго, песенки о любви на все лады. Реклама, особенно в последнее время, стала и у нас занимать значительное место. Реклама по радио под музыку в виде маленьких стишков. А на улицах у нас тоже было совсем как за границей. Чистота, порядок, на каждом шагу милиционеры, бессчетный поток легких, сверкающих автомашин. Троллейбусы. Блестящие, сверкающие магазины с изобилием разнообразных товаров. Эта война надолго выбила нас из колеи. Но я твердо уверена, кончится война, все понемногу снова войдет в старое русло и мы снова примемся усовершенствовать свою жизнь на манер заграничной, в особенности американской. (...)

Завтра буду сидеть без хлеба. Ну что ж, как-нибудь обойдусь. Сегодня вечером все что-то грохочут зенитки, а по временам такая трескотня начинается, что просто ужас.

Что-то будет завтра! (...)

22 апреля. Сегодня у меня на душе так тяжело, так тяжело. Сама не знаю почему, тоска меня грызет и гложет. Господи, кругом все чужие люди, чужие, все чужие и нет ни одного близкого. Все равнодушно проходят мимо, никто и знать меня не хочет. Никому нет до меня никакого дела. Вот весна наступила, вчера была первая гроза, и все идет своим чередом, и никто, кроме меня, не замечает, что мамы моей нет. Ее унесла с собой эта ужасная зима. Зима прошла, она вернется теперь не скоро, но мама не вернется ко мне никогда. Милая, дорогая, любимая Женя, пойми, как мне тяжело. (...)